опять смутно стало и темно на душе у Андрея; работа повалилась из рук, и, крякнув, вонзил он скребок в землю, пошел к Анфисе Петровне, постучался в спальню и сказал:

- Дело есть у меня к вам, насчет давешнего; как разговор понимать...

Анфиса Петровна не ответила; Андрей сел в кресло и, отмахиваясь от надоедливой мухи, стал терпеливо ждать...

Наконец дверь спальни приоткрылась, Анфиса Петровна просунула голову, с распущенными волосами, вскрикнула вдруг, захлопнулась и спустя время сказала:

- Поди вон...

- Так-то проще, - пробормотал Андрей, - понятнее, - и, покачав головой, медленно побрел к морю.

Там на золотом и теплом песке, щурясь на низкое солнце, разулся он, разделся и, войдя в воду, вытянул тело, откинул косматые волосы, грудью вдохнул солоноватую прохладу и сказал:

- Отлично; я завтра уйду, мудрят господа очень со мной.

И пока он ворочался и полоскался в зеленоватой воде, простучал мотоциклет, и по берегу, увязая в песке и махая Андрею картузом, бежал Сергей Алексеевич... Андрей, прикрываясь, вышел, а Сергей Алексеевич, присев на корточках у самой воды, поспешно заговорил:

- Андрей, я тебе сейчас принесу белье и шляпу; мы едем в город... Пожалуйста, не отказывайся... Понимаешь, замечательная штука вышла... Тебя страшно там ждут, да кто еще - очаровательные дамы... Я им все рассказал, рвут и мечут - подай им знаменитого затворника, и все тут... Останешься доволен; там есть одна такая - Зязя, влюбчивая - страсть... Она тебя непременно осчастливит, ей-богу...

И Сергей Алексеевич убежал за бельем и шляпой. Андрей хотел было крикнуть ему вдогонку, но кровь ударила в голову, пересохло горло, и, перегнувшись, он ухватился за колени, бормоча:

- Экая пакость, поманили - и перекорячило всего. Когда же Сергей Алексеевич вернулся, Андрей сидел, обхватив голые колени, уперев в них бороду, и от закатного солнца он казался весь красным. Сергею Алексеевичу он ничего не ответил, уговоров будто не слушал, а потом стал глядеть Сергею Алексеевичу в глаза, спросил к чему-то: "А выручать кто будет?" - медленно оделся и, не поднимая головы, пошел к дому...

- Ты подожди на крылечке, - сказал Сергей Алексеевич, - я живо буду готов... Да смотри, тетке ничего не говори.

Андрей, прислонясь к перилам, стоял как в тумане; что делать? ехать ли? Страшно это. А ни воли, ни совести нет. И Андрей не почувствовал, как Анфиса Петровна, сойдя к нему с крыльца, потянула за рукав.

- Прости меня, - сказала она, - я не хотела обидеть... Видишь ли... Сядем на приступки. Андрей, я не знаю, какой ты человек, и не сужу, но ты меня обидел...

Андрей, сев рядом, повернул к Анфисе Петровне голову; лицо ее казалось оранжевым от заката, и глубокие, в старушечьих морщинах глаза теплились огоньком.

- Ты меня не уважаешь, Андрей, - продолжала тетушка, и под взглядом Андрея побледнели ее щеки, она встала, откинулась на перила, закрылась рукой, быстро ее отдернула и продолжала торопливо: - Ты меня не уважаешь, это ужасно... Но я все равно скажу... В тебе, Андрей, слишком много животного, но душа прекрасная и страшно близка мне. И, хотя ты для одного себя живешь и страдаешь, у тебя есть идея, а это главное... У Сергея ее нет... И молодежь и все потеряли веру... Я вот путаюсь, но пойми, у меня здесь пустота... Чем ее заполнить... Не знаю...

Анфиса Петровна запнулась; Андрей продолжал глядеть не то насмешливо, не то нагло; тогда тетушка, не в силах отвести взгляда, вытянула шею, челюсть у нее дрогнула, и, брызгая слюною,