сильно это было весной) Катенька бунтовала и искала удовлетворения, насколько это было возможно в деревенской глуши. Потом наступал упадок, раскаяние, и с тупой злобой мучила девушка отца и брата...

- Глупый поросенок, - прошептала Катенька, самой себе улыбаясь в зеркало, - туда же с любовью полез. Погоди у меня, оберну тебя вокруг пальца, буду камышинская...

Катенька дернула выбившийся локон, посмотрела на мушку, на алые губы, на вырез платья и позвала сначала не громко, потом гневно:

- Алеша, Алексей...

Алексей вошел с коробкой гильз, которые набивал, затыкая бумажкой от обертки...

- Сбегай, Алеша, за вином и за этим, - быстро проговорила Катенька, замялась и, рассердившись совсем, добавила: - Ну, знаешь за кем, старшиной. Сил больше нет моих... Скорее...

Она села на стул у стены, странным взором потемневших глаз глядя на Алексея, губы которого скривились с одного бока не то усмешкой, не то болью.

- Ты же обещала, Катя, что больше не будет этого, - сказал он, не в силах сдержать трясущуюся в руках коробку с папиросами, - помнишь обещание?

- Ах, - ответила Катенька, быстро охватив колено, - разве я что могу... Все же Евдоким лучше, чем никто...

Она сказала это шепотом и усмехнулась бесстыдно и жалобно, словно грубостью желая прикрыть, не тревожить больного места.

Щеки Алексея вспыхнули, но сестра гневно топнула:"

- Иди же, что стоишь!

Чтобы не видно было с улицы, ставни затворили и зажгли одну лампадку, скудно освещавшую стол. На нем стояла водка, пиво, огурцы и конфеты в бумажках.

Евдоким Лаптев сидел без поддевки, подливал себе пиво в стакан, потряхивал кудрями, усмехался, скаля белые зубы.

Алексей тихо играл на гитаре, сидя в отдалении, и пил, ничем не закусывая, водку из чайной чашки. Катенька, положив на колени Евдокиму ноги, смеялась плачущим смехом каждому слову бородатого мужика...

- Ах ты, барышня, - говорил Евдоким, - большой я до тебя, барышня, любитель...

- Еще бы, губа не дура.

- А чем я хуже других? Играй, Алеша...

Евдоким Лаптев, хотя и понимал, что не к добру ведут эти пирушки, и мужицким своим умом осуждал их и прежде всего Катеньку, но, обязанный по долгу службы, притворялся более пьяным, чем был, и разгульным.

- Платье расстегни, Катя, - заплетаясь, говорил Евдоким, - желаю вас посмотреть.

- Чего захотел, сам расстегни!.. Аи, облапил, разорвешь...

Евдоким разрывал петли на кофточке. Катенька отбивалась и льнула. Алексей изо всей силы дергал струны гитары...

- У тебя нога деревянная, - бормотал Евдоким, - обман! На что мне деревянная нога?

- Молчи, - крикнула Катенька, - она не деревянная, дурак, что ты понимаешь.

Евдоким, схватив девушку в охапку, целовал ее в горло, зарывался бородой.

- А по мне хоть деревянная.

- Уйди, Алеша, - вдруг, почти задыхаясь, проговорила- Катенька...

Алексей бросил гитару на диван и, повернувшись к стене, судорожно всхлипнул.

В это время громко ударили в ставню, за окном загудели голоса. Послышались шаги в сенях...

Евдоким вскочил, ища поддевку. Катенька, придерживая кофту, подбежала к двери... Грубым голосом крикнула:

- Кто здесь?..

Вместо ответа дверь дернули, крючок соскочил, и из темноты сеней просунулась лохматая, злая голова Назара... . - Здесь они, - сказал Назар...

За ним, возбужденные, тесня друг друга, двинулись в комнату мужики...

6

Миша, войдя в свою комнату, поставил свечу и, подперев щеку ладонью, сел на диванчик, на котором обычно спал под шубой