с Клемансо? Знаем мы вас, политиков… (Левант подмигнул, своротил нос.) Молчу, молчу, молчу… (Приложил палец к губам, даже пошел на цыпочках.) Простите, хочу узнать, как у нас с обедом…

Он убежал на кухню, крича: «Барбош, Барбош!» (Хаджет Лаше со снисходительной улыбкой вслед: «Весельчак, добрый парень».) Гости сели в парусиновые кресла. Нинет Барбош принесла поднос с горькими настойками, вермутом и портвейном. Налымов незаметно скрылся.

Как он и думал, Вера Юрьевна ждала его в маленьком салоне, где были закрыты жалюзи. Она изо всей силы схватила его за руки, почти прижалась лицом к лицу и – прерывающимся шепотом:

– Это – он, он… Боже мой, как это страшно!..

– Кто он, Вера? Что с вами?

– Хаджет Лаше… (Захрипела.) Это – он, он…

– Ну, хорошо, хорошо… Успокойтесь…

– Не могу… Принеси вина…

Он принес вина. У нее зубы застучали о стакан. Василий Алексеевич угрюмо заходил по маленькой комнате. Она со стоном выдохнула воздух:

– Ты его видел?

Он неопределенно пожал плечами. До чего же человек оберегал свое червячковое благополучие! Ему бы в ореховую скорлупу, в середину ореха забиться от всех кошмаров. Глаза Веры Юрьевны понемногу отошли, суженные ужасом зрачки расширились и даже с юмором следили за шагающим, опустив голову, Налымовым.

– Бабы – сволочи, правда? – сказала она. – То ли дело – без баб… Ты прав – все вздор… Переживем и этот случай…

– В чем дело, Вера? Что у тебя было с этим человеком?

– Не скажу.

– Как хочешь.

Тогда она обхватила колено и засмеялась тихо:

– Знаешь, Вася, в сутенеры ты совсем не годишься. Скажи, почему ты все-таки так цепляешься за жизнь?

– Не знаю, не думал.

– Врешь… Вот когда ты меня потеряешь, – а я долго такого не пролюблю, – тогда тебе будет плохо… Потому что я – последний человек на твоем пути… (Тихо, мечтательно.) И ты – умрешь…

Василий Алексеевич споткнулся, остановился:

– Чего ты добиваешься от меня, Вера? Чтобы я ожил, как весенняя муха между рамами? Но ведь оживать нужно для какого-то продолжения… А у меня его нет. Еще недавно я с величайшим облегчением думал о конце: разумеется, с минимумом болезненных ощущений – это самое желательное. Колесо автобуса или удар ножа в пьяной драке…

– Еще недавно? – тихо переспросила Вера Юрьевна.

– Подожди! У меня был круг каких-то моральных понятий и какие-то устремления… То есть человеческое лицо… Я принадлежал к обществу, которое называло себя высшим… Вместе с этим обществом меня вышвырнули из России… Но этого мало: моральные понятия и устремления, и мои, и всего этого общества, оказались чистейшей условностью… вздором… грязным тряпьем… И целей – никаких. У других – кровожадные планы и надежды вернуть все обратно. Но я устал от крови и ненависти и, главное, ни в какие возвраты не верю… Ты понимаешь меня? Неожиданно появляешься ты… Я сопротивляюсь этому… Я сопротивляюсь больше, чем собственному уничтожению…

Прижав подбородок к поднятому колену, Вера Юрьевна прошептала:

– Люблю, люблю…

– Вот это и ужасно. – Он закашлялся и рассмеялся дребезжащим смешком. – Значит, предстоит еще коротенькая дорожка. Весьма извилистая и темная… Ну что ж, любовь моя, – станем жуликами, бандитами или еще похуже.

Вера Юрьевна вскочила, обхватила его голову холодными пальцами.

– Ты – мой, мой, мой… – повторяла, прижимая его лицо к груди. – Кот мой, гаденький мой, страшненький мой… Все теперь вместе, все – вместе… (Она неловко царапала его кожу длинными ногтями, целовала в волосы, в висок.) Устрой, устрой только одно…