останавливался перед витринами, не дергал ноздрей в сторону хорошеньких женщин. Он купил русских и немецких газет, вернулся в гостиницу, снял пиджак и сел читать. В Венгрии – революция, в Германии – вот-вот восстанут спартаковцы, в Англии – забастовки, в Италии – невообразимый хаос. Душа Леви Левицкого расщепилась. «Они правы, черт их возьми, правы, правы, – бормотал он, хватая, бросая, комкая газеты, – это начало мировой революции…» Заглядывая в котировку биржевых курсов, сличая их со вчерашними, шумно сопел носом: «Ардашев прав, деньги нужно делать в Европе, и именно там, где все на волоске». Наконец он начал ходить из угла в угол, волоча за собой табачный дым. В дверь слабо постучали. Бесцветной тенью появилась Лили:

– Вера Юрьевна просила передать, что очень извиняется за вчерашнее, непременно ждет вас сегодня к обеду, к семи часам.

– Вы знаете, я, кажется, не поеду… А? (Лили опустила голову.) Золотко мое, извинитесь за меня… Или я напишу. (Лили тенью стала уползать в дверную щель.) Может быть, отложим?

И вдруг в нем поднялось желание, такое вещественное и мучительное, что, стиснув зубы, он за руку втащил Лили в комнату.

– Подождите… Княгиня ждет меня, говорите?

– Да, они очень ждут.

– Ну, раз ждут… Буду европейцем… Что нужно – смокинг? Через десять минут буду готов.

– Я заказала автомобиль… Вы одни поедете, я позже…

Закрыв за ней дверь, он взглянул на часы: двадцать минут седьмого. Он торопливо достал крахмальную рубашку и, ломая ногти, всовывал запонки. Желание раздавливало его, как лягушку в колесной колее, и он, сердясь на запонки, бешено оскалился. Но остроумие все же никогда его не покидало: покосился в зеркало, пробормотал:

– Завоеватель Европы…



51

– Едет, – сказал Хаджет Лаше.

Он вышел на крыльцо. В сумерках, быстро приближаясь, шумела машина. Лаше схватился за перила, слушал, всматриваясь.

Вдали выступали из темноты березовые стволы, свет фар побежал по стволам. Лаше снял руки с перил, провел по волосам. Сошел с крыльца.

Со всего хода автомобиль затормозил. Лаше подошел, дернул дверцу. Из автомобиля неуклюже – боком вылез Леви Левицкий. Поправил шляпу, глядя на темный дом, где – ни одного освещенного окна.

– Приехали все-таки… – обеими руками Лаше потер щеки.

– А что? – почти с испугом спросил Леви Левицкий.

– Да ничего, все в порядке… Ждем… Кто-нибудь знает, что вы поехали сюда?

– Нет… Вы же просили…

– Кому-нибудь да сказали все-таки?

– Слушайте… Это странно даже…

– Завтракали у Ардашева?

– Ну, завтракал…

– Он знает?

– Что? Что он знает?

Оба говорили отрывисто, торопливо, сдерживая нарастающее волнение.

– Да никто ничего не знает, – сердито сказал Леви Левицкий. – В чем дело?

Хаджет Лаше придвинулся.

– Ах, в чем дело, хотите знать?

Это уже походило на угрозу. Леви Левицкий оглянулся, сейчас же Жорж погасил фары. В руке Леви Левицкого задрожала тросточка. Но он был больше растерян, чем испуган. Что все это могло значить? Лаше или сумасшедший, или бешеный ревнивец…

– Я не навязывался ни к вам, ни к вашим дамам… И даже ехать-то не имел особенного желания… (Леви Левицкий осмелел и петушился.) Княгиня хотела о чем-то со мной говорить… Пожалуйста… Не нравится мое присутствие? Пожалуйста…

Он повернулся к автомобилю. Жорж торопливо отъехал. Леви Левицкий остался с поднятой тростью. Лаше – мягко, с завыванием:

– Милости просим в дом, дорогой товарищ, поговорим по душам.

Больно схватил за руку выше локтя. Леви Левицкий с силой рванулся.