офицер, даже будь он кретином, автоматически доходил до командования армейским полком и, в худшем случае, увольнялся в отставку в чине генерал-майора. Впрочем, о своих служебных преимуществах мне пока даже и в голову не приходило думать. Военная карьера, как таковая, интересовала мало. Мне нравилось служить в "старой гвардии", в Петровской бригаде, в одном из двух "потешных" петровских полков.

Большинство офицеров было из пажей. Пажеский корпус, два специальных класса которого соответствовали военному училищу и выпускали прямо в офицеры, был самым привилегированным из дворянских учебных заведений. В него принимались лишь сыновья и внуки генералов. На последнем курсе камер-пажи (звание, соответствовавшее портупей-юнкерам военных училищ) несли придворную службу при государыне и великих княжнах и княгинях. А так как княжеского рода было хоть отбавляй, то в камер-пажи производилось столько, сколько требовалось двору. В коронационный год, например, весь выпуск. Эти условия происхождения, среды и воспитания создавали из них особую касту, носившую на себе очень яркую печать. К нам, офицерам, вышедшим из военных училищ, пажи присматривались долго, прежде чем окончательно принять в полковую семью. И бывали случаи, отличным офицерам приходилось уходить из полка через несколько месяцев потоку только, что манеры их не были признаны достаточно светскими.

При казармах имелся дом офицерских квартир. Квартиры были в большом спросе и разбирались по старшинству. Единственная свободная пустовала, потому что в ней за год до моего прихода в полк застрелился один офицер, и с тех пор она якобы была во власти привидений. Л я взял да и пренебрег сверхъестественными силами. Это произвело впечатление в полку.

- Вас не беспокоят привидения? - пытливо спрашивали меня в собрании.

- Нет. они ходят ночью, когда я сплю. - отвечал я полушутя, полусерьезно. У меня оставалась свободная комната, и ко мне напросился жильцом князь Касаткин-Ростовский, из пажей. Феденька Касаткин был поэт, сыпал экспромтами и был очень популярен в полку. Мне он досаждал своими виршами и росказнями о любовных трагедиях. Впоследствии в Александрийском театре была поставлена его пьеса в стихах, которую критика хвалила. Для меня же соседство Феденьки имело два плюса: оно очень помогло мне сблизиться со всей молодежью полка и отвратило от сочинения стихов.

Петербург оказался совсем не таким чопорно-чиновным и сухим, как думали в Москве. Правда, риска "потерять голову" в Семеновском полку было меньше, вследствие большего сдерживающего начала. Семеновский офицер мог пить сколько угодно, но никто не должен был видеть его пьяным; кроме того, у него не должно было быть никаких "историй" - ни женских, ни карточных, ни денежных. При первой "истории" старший полковник - он же председатель суда чести - вызывал провинившегося и предлагал ему тихо и мирно покинуть полк. Избегать "историй", вернее огласки, было вообще признаком хорошего тона. Избегали их и двор, и высший свет, хотя нравы в Питере были не лучше московских. Я тоже закрутился в вихре светских удовольствий.

Служба мне улыбнулась. Не успел я освоиться с полком, как меня назначили в охотничью команду (так называлась тогда команда разведчиков). Занятия сводились к умению ориентироваться в поле и в лесу, днем и ночью и к спортивным упражнениям - преодоление препятствий, плавание, бег на лыжах. Зимой команда выходила на два месяца в лагерь, в Красное Село, где размещалась в бараке, приспособленном для зимовки. Там, кроме бега на лыжах,