расцветившейся листвы: багряным, пурпуровым, лимонным, оранжевым и густым вишневым цветом старого устоявшегося вина, и казалось, что холодный воздух благоухал, как драгоценное вино. И все-таки тонкий отпечаток, нежный аромат смерти веял от кустов, от травы, от деревьев.
Дилекторский разнежился, расчувствовался, умилился над собой и заплакал. поплакала с ним и Верка.
– Сегодня я убью себя! – сказал, наконец Дилекторский. – Кончено!..
– Родной мой, не надо!.. Золото мое, не надо!..
– Нельзя, – ответил мрачно Дилекторский. – Проклятые деньги!.. Что дороже – честь или жизнь?!
– Дорогой мой...
– Не говори, не говори, Анета! (Он почему-то предпочитал простому имени Верки – аристократическое, им самим придуманное, Анета). Не говори. Это решено!
– Ах, если бы я могла помочь тебе! – воскликнула горестно Верка. – Я бы жизнь отдала!.. Каждую каплю крови!..
– Что жизнь?! – с актерским унынием покачал головой Дилекторский. – Прощай, Анета!.. Прощай!..
Девушка отчаянно закачала головой:
– Не хочу!.. Не хочу!.. Не хочу!.. Возьми меня!.. И я с тобой!..
Поздно вечером Дилекторский занял номер дорогой гостиницы. Он знал, что через несколько часов, может быть, минут, и он и Верка будут трупами, и потому, хотя у него в кармане было всего-навсего одиннадцать копеек, распоряжался широко, как привычный, заправский кутила: он заказал стерляжью уху, дупелей и фрукты и ко всему этому кофе, ликеров и две бутылки замороженного шампанского. Он и в самом деле был убежден, что застрелится, но думал как-то наигранно, точно немножко любуясь со стороны своей трагической ролью и наслаждаясь заранее отчаянием родни и удивлением сослуживцев. А Верка как сказала внезапно, что пойдет на самоубийство вместе со своим возлюбленным, так сразу и укрепилась в этой мысли. И ничего не было для Верки страшного в грядущей смерти. «Что ж, разве лучше так подохнуть, под забором?! А тут с милым вместе! По крайней мере сладкая смерть!..» И она неистово целовала своего чиновника, смеялась и с растрепанными курчавыми волосами, с блестящими глазами была хороша, как никогда.
Наступил, наконец, последний торжественный момент.
– Мы с тобой насладились, Анета... Выпили чашу до дна и теперь, по выражению Пушкина, должны разбить кубок! – сказал Дилекторский. – Ты не раскаиваешься, о моя дорогая?..
– Нет, нет!..
– Ты готова?
– Да! – прошептала она и улыбнулась.
– Тогда отвернись к стене и закрой глаза!
– Нет, нет, милый, не хочу так!.. Не хочу! Иди ко мне! Вот так! Ближе, ближе!.. Дай мне твои глаза, я буду смотреть в них. Дай мне твои губы – я буду тебя целовать, а ты... Яне боюсь!.. Смелей!.. Целуй крепче!..
Он убил ее, и когда посмотрел на ужасное дело своих рук, то вдруг почувствовал омерзительный, гнусный, подлый страх. Полуобнаженное тело Верки еще трепетало на постели. Ноги у Дилекторского подогнулись от ужаса, но рассудок притворщика, труса и мерзавца бодрствовал: у него хватило все-таки настолько мужества, чтобы оттянуть у себя на боку кожу над ребрами и прострелить ее. И когда он падал, неистово закричав от боли, от испуга и от грома выстрела, то по телу Верки пробежала последняя судорога.
А через две недели после смерти Верки погибла и наивная, смешливая, кроткая, скандальная Манька Беленькая. Во время одной из обычных на Ямках общих крикливых свалок, в громадной драке, кто-то убил ее, ударив пустой тяжелой бутылкой по голове. Убийца так и остался неразысканным.
Так быстро совершались события на Ямках, в доме Эммы Эдуардовны, и
Дилекторский разнежился, расчувствовался, умилился над собой и заплакал. поплакала с ним и Верка.
– Сегодня я убью себя! – сказал, наконец Дилекторский. – Кончено!..
– Родной мой, не надо!.. Золото мое, не надо!..
– Нельзя, – ответил мрачно Дилекторский. – Проклятые деньги!.. Что дороже – честь или жизнь?!
– Дорогой мой...
– Не говори, не говори, Анета! (Он почему-то предпочитал простому имени Верки – аристократическое, им самим придуманное, Анета). Не говори. Это решено!
– Ах, если бы я могла помочь тебе! – воскликнула горестно Верка. – Я бы жизнь отдала!.. Каждую каплю крови!..
– Что жизнь?! – с актерским унынием покачал головой Дилекторский. – Прощай, Анета!.. Прощай!..
Девушка отчаянно закачала головой:
– Не хочу!.. Не хочу!.. Не хочу!.. Возьми меня!.. И я с тобой!..
Поздно вечером Дилекторский занял номер дорогой гостиницы. Он знал, что через несколько часов, может быть, минут, и он и Верка будут трупами, и потому, хотя у него в кармане было всего-навсего одиннадцать копеек, распоряжался широко, как привычный, заправский кутила: он заказал стерляжью уху, дупелей и фрукты и ко всему этому кофе, ликеров и две бутылки замороженного шампанского. Он и в самом деле был убежден, что застрелится, но думал как-то наигранно, точно немножко любуясь со стороны своей трагической ролью и наслаждаясь заранее отчаянием родни и удивлением сослуживцев. А Верка как сказала внезапно, что пойдет на самоубийство вместе со своим возлюбленным, так сразу и укрепилась в этой мысли. И ничего не было для Верки страшного в грядущей смерти. «Что ж, разве лучше так подохнуть, под забором?! А тут с милым вместе! По крайней мере сладкая смерть!..» И она неистово целовала своего чиновника, смеялась и с растрепанными курчавыми волосами, с блестящими глазами была хороша, как никогда.
Наступил, наконец, последний торжественный момент.
– Мы с тобой насладились, Анета... Выпили чашу до дна и теперь, по выражению Пушкина, должны разбить кубок! – сказал Дилекторский. – Ты не раскаиваешься, о моя дорогая?..
– Нет, нет!..
– Ты готова?
– Да! – прошептала она и улыбнулась.
– Тогда отвернись к стене и закрой глаза!
– Нет, нет, милый, не хочу так!.. Не хочу! Иди ко мне! Вот так! Ближе, ближе!.. Дай мне твои глаза, я буду смотреть в них. Дай мне твои губы – я буду тебя целовать, а ты... Яне боюсь!.. Смелей!.. Целуй крепче!..
Он убил ее, и когда посмотрел на ужасное дело своих рук, то вдруг почувствовал омерзительный, гнусный, подлый страх. Полуобнаженное тело Верки еще трепетало на постели. Ноги у Дилекторского подогнулись от ужаса, но рассудок притворщика, труса и мерзавца бодрствовал: у него хватило все-таки настолько мужества, чтобы оттянуть у себя на боку кожу над ребрами и прострелить ее. И когда он падал, неистово закричав от боли, от испуга и от грома выстрела, то по телу Верки пробежала последняя судорога.
А через две недели после смерти Верки погибла и наивная, смешливая, кроткая, скандальная Манька Беленькая. Во время одной из обычных на Ямках общих крикливых свалок, в громадной драке, кто-то убил ее, ударив пустой тяжелой бутылкой по голове. Убийца так и остался неразысканным.
Так быстро совершались события на Ямках, в доме Эммы Эдуардовны, и
страница 170
Куприн А.И. Яма
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- 9
- 10
- 11
- 12
- 13
- 14
- 15
- 16
- 17
- 18
- 19
- 20
- 21
- 22
- 23
- 24
- 25
- 26
- 27
- 28
- 29
- 30
- 31
- 32
- 33
- 34
- 35
- 36
- 37
- 38
- 39
- 40
- 41
- 42
- 43
- 44
- 45
- 46
- 47
- 48
- 49
- 50
- 51
- 52
- 53
- 54
- 55
- 56
- 57
- 58
- 59
- 60
- 61
- 62
- 63
- 64
- 65
- 66
- 67
- 68
- 69
- 70
- 71
- 72
- 73
- 74
- 75
- 76
- 77
- 78
- 79
- 80
- 81
- 82
- 83
- 84
- 85
- 86
- 87
- 88
- 89
- 90
- 91
- 92
- 93
- 94
- 95
- 96
- 97
- 98
- 99
- 100
- 101
- 102
- 103
- 104
- 105
- 106
- 107
- 108
- 109
- 110
- 111
- 112
- 113
- 114
- 115
- 116
- 117
- 118
- 119
- 120
- 121
- 122
- 123
- 124
- 125
- 126
- 127
- 128
- 129
- 130
- 131
- 132
- 133
- 134
- 135
- 136
- 137
- 138
- 139
- 140
- 141
- 142
- 143
- 144
- 145
- 146
- 147
- 148
- 149
- 150
- 151
- 152
- 153
- 154
- 155
- 156
- 157
- 158
- 159
- 160
- 161
- 162
- 163
- 164
- 165
- 166
- 167
- 168
- 169
- 170
- 171