Ничего-с...

В голове у него прыгали и стучали в виски пугливые мысли:

"Будет у меня жить - приказано ей, что ли, от начальства? Может, на зло мне, али на смех? А будочник как же?"

Она ещё говорила о чём-то, но слова её звучали незнакомо, и вся она с каждой минутой становилась непонятнее, смущая одичавшего человека свободою своих движений и беззаботностью, с которой относилась к полиции.

- Тепло как у вас! - слышал он и, чтобы не ошибиться в смысле её слов, повторял их про себя.

- Я люблю, чтобы тепло было...

- А чем это так славно пахнет?

- Мёдом-с, - липовый мёд, соты! - тыкая пальцем в стол, говорил Кожемякин, упорно рассматривая самовар, окутанный паром. И неожиданно для себя предложил: - Вы бы медку-то взяли, - для сына?

- Спасибо! - сказала женщина, как-то особенно звонко. - К нему пришёл этот ваш татарин, - славный он у вас, должно быть?

Это было понятно ему.

- Четырнадцать лет живёт, - облегчённо вздохнув, сообщил он. - Очень честный! Татары очень честные, - будто и не наёмный, а - свой...

Шаль спустилась с круглых плеч женщины, и стало видно, что гладкие волосы её заплетены в толстую косу, и в конец косы вплетена чёрная лента.

"Не девица, а - с косой?" - мимолётно подумал он, наливая чай.

Улыбка женщины была какая-то медленная и скользящая: вспыхнув в глубине глаз, она красиво расширяла их; вздрагивали, выпрямляясь, сведённые морщиною брови, потом из-под чуть приподнятой губы весело блестели мелкие белые зубы, всё лицо ласково светлело, на щеках появлялись славные ямки, и тогда эта женщина напоминала Матвею когда-то знакомый, но стёртый временем образ.

"На Палагу не похожа, - думал он, - а на кого-то похожа?"

Но вот улыбка соскользнула с лица, снова морщина свела брови, губы плотно сжались, и перед ним сидит чужой, строгий человек, вызывая смутную тревогу.

"Чего бы ей сказать? - соображал Кожемякин, двигая по столу тарелку с лепёшками и пряниками. - Улыбнулась бы ещё..."

И предлагал глухим голосом:

- Вот - откушайте, - домашнего печенья...

- Спасибо! - ласково кивнув головой, молвила она, взяв лепёшку. Кисти рук у неё были узенькие, лодочкой, и когда она брала что-нибудь, тонкие пальцы обнимали вещь дружно, ласково и крепко.

- Итак, - снова заговорила она, - вас всё это не касается, бежать я не собираюсь...

"Это о чём же она? - бесцеремонно уставив на неё глаза, догадывался Матвей. - Вот опять улыбается..."

- Бежать - зачем? - сказал он, словно упрашивая. - Бежать тут некуда болота, леса всё. У нас - хорошо. Весной, конечно, хорошо-то. Летом тоже. Мальчику вашему понравится. Рыба в речке есть. Птиц ловить будет. Грибов числа нет! На телегах ездят по грибы-то...

- А гимназии у вас нет ведь?

- Это - училище?

- Да.

- Училище - есть.

- Сколько классов?

- Три... кажись.

- Это не гимназия

Матвей вздохнул, - стало немного досадно, что в Окурове нет гимназии.

- Глухо у вас! - молвила женщина, тоже вздыхая, и начала рассказывать, как она, остановясь на постоялом дворе, четыре дня ходила по городу в поисках квартиры и не могла найти ни одной. Везде её встречали обидно грубо и подозрительно, расспрашивали, кто она, откуда, зачем приехала, что хочет делать, где муж?

- Так странно, точно я не русская или попала в чужую страну, говорю непонятным языком и все меня боятся!

Это было знакомо ему, сближало с нею, будило сочувствие.

- А где у вас супруг-то?

Окинув его внимательным взглядом, она кратко ответила:

- Умер.

И ему показалось, что это