её голову.

- Брось, не тронь! - пугливо отшатнувшись, прошептала она.

Но он опустился на пол рядом с нею, и оба окостенели в ожидании.

Всё, что произошло до этой минуты, было не так страшно, как ожидал Матвей, но он чувствовал, что это ещё более увеличивает тяжесть которой-то из будущих минут.

Дом наполнился нехорошею, сердитой тишиною, в комнату заглядывали душные тени. День был пёстрый, над Ляховским болотом стояла сизая, плотная туча, от неё не торопясь отрывались серые пушистые клочья, крадучись, ползли на город, и тени их ощупывали дом, деревья, ползали по двору, безмолвно лезли в окно, ложились на пол. И казалось, что дом глотал их, наполняясь тьмой и жутью.

Прошло множество тяжких минут до поры, пока за тонкою переборкою чётко посыпалась речь солдата, - он говорил, должно быть, нарочно громко и так, словно сам видел, как Матвей бросился на Савку.

- Больно ушиб? - глухо спросил отец.

- Жалуется Матвей на живот, - живот, говорит, болит...

Палага радостно шептала:

- Ой, миленький, это он - чтобы не трогал тебя батя-то!

- Ну, лежит он, - барабанил Пушкарь, - а она день и мочь около него. Парень хоть и прихворнул, а здоровье у него отцово. Да и повадки, видно, тоже твои. Сказано: хозяйский сын, не поспоришь с ним...

- Ты мне её не оправдывай, потатчик! - рявкнул отец. - Она кто ему? Забыл?

- Вона! - воскликнул солдат. - Ей - двадцать, ему - пятнадцать, вот и всё родство!

- Ну, пошёл, иди! Пошли её сюда, а Мо... сын вышел бы в сад, - ворчал отец.

- Ты вот что... нам дворника надо...

- После!

- А ты слушай: есть у меня верстах в сорока татарин на примете...

- После, говорю!

- Вот ты меня и пошли за ним, а Матвея со мной дай...

- Молись за него, Мотя! - серьёзно сказала Палага и, подняв глаза вверх, беззвучно зашевелила губами.

Матвей чутко слушал.

- Ладно, - сказал отец.

- Я не поеду, не хочу! - шепнул Матвей.

- Родимый!

- Завтра и поеду! - предложил солдат.

- Сегодня бы! - сказал отец.

- Нельзя, не справлюсь!

- Пушкарь!

- Ай?

- Плохо дело-то!

- Чем?

- Зазвонят в городе...

Матвей невольно сказал:

- Боится людей-то!

- А как же их не бояться? - ответила женщина, вздохнув.

- Вона! - вскричал Пушкарь. - Удивишь нас звоном этим! Ты вот стряпке привяжи язык короче...

- Савку-то вам бы до смерти забить да ночью в болото...

- Что - лучше этого! Ну - иду! Ты, Савелий, попомни - говорится: верная указка не кулак, а - ласка!

- Иди! - крикнул старик.

Отворилась дверь, и Пушкарь, подмигивая, сказал Палаге громко:

- Иди к хозяину!

И, наклонясь, зашипел:

- Ду-ура! Оделась бы потолще. Наложи за пазухи-те чего-нибудь мягкого, ворона!

Палага усмехнулась, обняла голову пасынка, молча поцеловала и ушла.

Солдат взял Матвея за руку.

- Айда!

- Бить он её будет? - угрюмо спросил юноша.

- Побьёт несколько, - отвечал солдат и успокоительно прибавил: Ничего, она баба молоденькая... Бабы - они пустые, их можно вот как бить! У мужика внутренности тесно положены, а баба - у неё пространство внутри. Она - вроде барабана, примерно...

Беспомощный и бессильный, Матвей прошёл в сад, лёг под яблоней вверх лицом и стал смотреть в небо. Глухо гудел далёкий гром, торопливо обгоняя друг друга, плыли дымные клочья туч, вздыхал влажный жаркий ветер, встряхивая листья.

- Оо-рро-о-о! - лениво рычал гром, и казалось, что он отсырел.

В голове Кожемякина бестолково, как мошки в луче солнца, кружились мелкие серые мысли, в небе неустанно и