этого некоторые иные. Но - мы против "вспышкопускательства", - по слову одного товарища, - и против дуэлей с министрами. Герои на час приятны в романах, а жизнь требует мужественных работников, которые понимали бы, что великое дело рабочего класса - их кровное, историческое дело...

- Вы - проповедник якобы неоспоримых истин, - закричал бритый. Он говорил быстро, захлебываясь словами, и Самгин не мог понять его, а Кутузов, отмахнувшись широкой ладонью, сказал:

- Неверно, милостивый государь, культура действительно погибает, но не от механизации жизни, как вы изволили сказать, не от техники, культурное значение которой, видимо, не ясно вам, - погибает она от идиотической психологии буржуазии, от жадности мещан, торгашей, убивающих любовь к труду. Затем - еще раз повторю: великолепный ваш мятежный человек ищет бури лишь потому, что он, шельма, надеется за бурей обрести покой. Это - может быть - законно, но - до покоя не близко. Лично я сомневаюсь, что он возможен и нужен человеку.

Кутузов встал, вынул из кармана толстые, как луковица, серебряные часы, взглянул на них, взвесил на ладони.

- Однако - не пора ли прекратить эти "микроскопические для души увеселения"? Так озаглавлена одна старинная книга о гидре, организме примитивнейшем и слепом.

Самгин незаметно подвигался к двери; ему не хотелось встречи с Кутузовым, а того более - с Поярковым и Дунаевым. В комнате снова бурно закричали, кто-то возмутился:

- Вы называете микроскопическими увеселениями...

На улице было пустынно и неприятно тихо. Полночь успокоила огромный город. Огни фонарей освещали грязножелтые клочья облаков. Таял снег, и от него уже исходил запах весенней сырости. Мягко падали капли с крыш, напоминая шорох ночных бабочек о стекло окна.

Самгин шел тихо, как бы опасаясь расплескать на ходу все то, чем он был наполнен. Большую часть сказанного Кутузовым Клим и читал и слышал из разных уст десятки раз, но в устах Кутузова эти мысли принимали как бы густоту и тяжесть первоисточника. Самгин видел пред собой Кутузова в тесном окружении раздраженных, враждебных ему людей вызывающе спокойным, уверенным в своей силе, - как всегда, это будило и зависть и симпатию.

"Уметь вот так сопротивляться людям..."

Он представил Кутузова среди рабочих, неохотно шагавших в Кремль.

"Как бы он вел себя в этих случаях?"

Этого он не мог представить, но подумал, что, наверное, многие рабочие не пошли бы к памятнику царя, если б этот человек был с ними. Потом память воскресила и поставила рядом с Кутузовым молодого человека с голубыми глазами и виноватой улыбкой; патрона, который демонстративно смахивает платком табак со стола; чудовищно разжиревшего Варавку и еще множество разных людей. Кутузов не терялся в их толпе, не потерялся он и в деревне, среди сурово настроенных мужиков, которые растащили хлеб из магазина.

"Нет, его не назовешь рабом, "прикованным к тяжелой колеснице истории"..."

И тут Клим Самгин впервые горестно пожалел о том, что у него нет человека, с которым он мог бы откровенно говорить о себе.

Почти около дома его обогнал человек в черном пальто с металлическими пуговицами, в фуражке чиновника, надвинутой на глаза, - обогнал, оглянулся и, остановясь, спросил голосом Кутузова:

- Самгин? Здравствуйте. Я видел вас там, у этого быка, хотел подойти, а вы вдруг исчезли, - сдерживая голос, осматривая безлюдную улицу, говорил Кутузов. - Я ведь к вам, то есть не к вам, а к Сомовой...

- Ее арестовали, - сказал Самгин очень тихо, опасаясь, чтоб Кутузов