людей. Он был одет в черную, неоднократно утюженную визитку, в белый пикейный жилет, воротник его туго накрахмаленной рубашки замшился и подстрижен ножницами. Глотая рюмку за рюмкой "зубровку", он ораторствовал:

- Мы все от Христа пошли, и это для всех - один путь. И все хотим благоденственного и мирного жития, чего и Христос хотел, да!

- Один поэт, - сказал Клим, - то есть он не поэт, а Дьякон...

- Дьякон, да! - согласился или подтвердил Митрофанов. - Ну-с?

- Он сказал Христу:

Мы тебя и ненавидя - любим,

Мы тебе и ненавистью служим.

- Как это? - спросил Митрофанов, держа рюмку в руке на уровне рта, а когда Клим повторил, он, поставив на стол невыпитую рюмку, нахмурился, вдумываясь и мигая.

- Может быть, это - и верно, но - как-то... дерзко, - задумчиво сказала Варвара.

- Дьякон, говорите? - спросил Митрофанов. - Что же он - пьяница? Эдакие слова в пьяном виде говорят, - объяснил он, выпил водки, попросил: Довольно, Варвара Кирилловна, не наливайте больше, напьюсь.

И снова заговорил:

- Ненависть - я не признаю. Ненавидеть - нечего, некого. Озлиться можно на часок, другой, а ненавидеть - да за что же? Кого? Все идет по закону естества. И - в гору идет. Мой отец бил мою мать палкой, а я вот... ни на одну женщину не замахивался даже... хотя, может. следовало бы и ударить.

- А если это не в гору идет, под гору? - тихо спросила Варвара и заставила Самгина пошутить:

- Ты хочешь, чтоб я тебя бил?

- Невозможно представить, - воскликнул Митрофанов, смеясь, затем, дважды качнув головою направо и налево, встал. - Я, знаете, несколько, того... пьян! А пьяный я - не хорош!

Он снова, но уже громко, рассмеялся и сказал, тоже очень громко:

- Пьяный я - плакать начинаю, ей-богу! Плачу и плачу, и чорт знает о чем плачу, честное слово! Ну, спасибо вам за привет и ласку...

- Славный человек, - вздохнула Варвара, когда постоялец ушел.

Уже светало; в сером небе появились голубоватые ямы, а на дне одной из них горела звезда.

- Человек от людей, - сказал Клим, подходя к жене. - Вот именно: от людей, да! Но я тоже немножко опьянел.

Он обнял Варвару, подняв ее со стула, поцеловал, но она, прильнув к нему, тихонько попросила:

- Нет, ты меня не трогай, пожалуйста. И, освободясь из его рук, схватилась за виски несколько театральным жестом.

- Голова болит?

- Нет, но... Как непонятно все, Клим, милый, - шептала она, закрыв глаза. - Как непонятно прекрасное... Ведь было потрясающе прекрасно, да? А потом он... потом мы ели поросенка, говоря о Христе...

- Девочка моя, что ты? - спросил Самгин, ласково, но уже с легкой досадой.

- Да, глупо... я знаю! Но - обидно, видишь ли. Нет, не обидно?

Она смотрела в лицо его вопросительно, жалобно, и Клим почувствовал, что она готова заплакать.

- Ты переволновалась, вот что...

- Да, я пойду, лягу, - сказала она, быстро уходя в свою комнату. Дважды щелкнул замок двери.

"Устала. Капризничает, - решил Клим, довольный, .что она ушла, не успев испортить его настроения. - Она как будто молодеет, становится более наивной, чем была".

Подойдя к столу, он выпил рюмку портвейна и, спрятав руки за спину, посмотрел в окно, на небо, на белую звезду, уже едва заметную в голубом, на огонь фонаря у ворот дома. В памяти неотвязно звучало:

"Христос воскресе из мертвых..." Клим Самгин оглянулся и тихонько пропел:

- "Смертию смерть попра".

- Или - поправ? - серьезно вполголоса спросил он кого-то, затем повторил тихо, тенорком:

- "Смертию смерть