посреди него - телега без колес, с черными, как головни, концами осей. Гонят стадо, на хутор медленно льется широкий поток мягких звуков; изо всех углов двора ползут серые тени и ложатся на траву, отемняя ее.

- Все помрем, ненько,- уверенно говорит Юфим, постукивая трубкой о стену, а в воротах стоит голоногая, краснощекая баба и пониженным голосом спрашивает:

- Ты идешь или нет?

- Да надо ж сначала одно дело доделать, а потом...

Мне дали краюху хлеба, горшок молока - собака встала, положила на колени мои слюнявую, старую морду и, глядя в лицо мне тусклыми зрачками, словно спрашивает:

"Вкусно?"

Точно ветер вечерний шуршит сухою травой - стелется по двору хриплый голос горбатой старухи:

- Просишь-молишься: убави, боже, горя, а оно на тебя вдвое...

Темная, как судьба, она поводит длинной шеей, змеиная голова мерно, сонно качается, и вяло падают на землю, к ногам моим, однотонные, ветхие слова:

- Те работают сколько хочут, иншие - вовсе ничего не работают, а наши - больше сил своих, и нет им награды...

Слышен тихий шепот маленькой старухи:

- Наградит матерь божия... Она всех наградит...

Минута глубокого молчания.

Полновесное, оно кажется чреватым чем-то значительным: оно внушает уверенность, что сейчас рождаются какие-то важные мысли и скоро я услышу особенные слова.

- Я тебе скажу,- пытаясь выпрямить спину, говорит старуха,- был у моего человека между многих недругов один друг, Андрием звали, и когда не стало нам силы жить там, в дедовщине, на Донце,- заторкали, загрызли люди моего, аж до слез и немоты,- то пришел до нас Андрий и говорит: "Не опускать бы тебе, Яков, рук, земля - велика и везде дана человеку. Если здесь люди злы - это они от глупости и тесноты, и ты их за то не суди, живи просто: они - свое, а ты - свое! Тихо живи, а не уступай никому ничего и тогда одолеешь всех".

- Так и мой Василь говаривал часто: они - свое, а мы - свое...

- Ну да, хорошее слово не помрет, где ни скажи его - оно летит по всей земле, как ласточка...

- Это верно,- сказал Юфим, согласно кивая головою.- Это как раз так! Так и говорится: хорошее слово - Христово, а дурное - попово...

Резко вскинув голову, старуха захрипела:

- Не попово, а - твое... Ой, Юфим, седой ты, а говоришь не думая...

Тут вступила Юфимова баба - размахивая руками, точно держа в них решето, она начала торопливо сеять крикливые слова:

- Боже ж мой! Что это за человек? Ни сказать, ни послушать, а только всё лает, как та собака на месяц...

- Ну-у! - протянул Юфим.- Вот, уж начала, эх...

На западе растут и пухнут облака, похожие на сизый дым и кровавое пламя,- кажется, что вот сейчас вся степь вспыхнет. Тихий вечерний ветер гладит ее, хлеб сонно клонится к земле, красноватые волны ходят по степи. А на востоке уже темно и наползает оттуда черная душная ночь.

Из окна хаты над моею головой струится теплый запах покойника - ноздри и седые усы собаки дрожат, глаза, жалобно мигая, косятся на окно. Юфим, глядя в небо, убеждает сам себя:

- Дождя не буде, ни...

- А у вас есть Псалтырь? - спрашиваю я.

- Чего?

- Книга, Псалтырь?

Все молчат.

Всё быстрее идет южная ночь, стирая с земли яркое, точно пыль. Хорошо бы закопаться в душистое сено и уснуть до восхода солнца.

- Мабудь, у Панка есть,- сконфуженно говорит Юфим.- У него аж с малюнкамы...

Потом они, пошептавшись, уходят со двора, а кругленькая старушка говорит мне, вздыхая:

- Пойдите, посмотрите на него, коли хочете...

Голова у нее маленькая, милая,