жизни, в человеке... Я говорю: в жизни есть прекрасное, оно растёт, - давайте любовно поможем росту человеческого, нашего! Человеческое - наше, нами создано... да!

В у ко л. Не поверят вам... Русский - не любит верить, вера обязывает. Русский любит подчиняться обстоятельствам, - он лентяй. Мы любим сказать: ничего не поделаешь, против рожна не попрёшь... мы живём шесть месяцев в году... а остальные полгода мечтаем на печке о хороших днях... о будущем, которого не будет для нас...

М а с т а к о в (снова влезая в гамак, заметил Сашу). Вы что, Саша?

С а ш а (вздрогнув). Барыня приказали предложить вам чаю...

М а с т а к о в (тревожно). Она пришла?

С а ш а. Нет. Она сказала, уходя, чтобы в десять часов я предложила вам чай.

М а с т а к о в. Пессимист, чаю хотите? Принесите сюда два стакана, Саша. И - хлеба.

В у к о л. Как супруга-то заботится о вас!

М а с т а к о в (тихо). Да-а...

В у к о л. Превосходнейшая женщина!

М а с т а к о в (оглядываясь). Возьмите меня перепелов ловить!

В у к о л. Вот это хорошо! Идёмте-ка!

М а с т а к о в. Кажется, С а м о к в а с о в интересный человек?

В у к о л. Мы все интересные люди... (Саша принесла поднос с чаем.) Мы все для вас должны быть интересны.

М а с т а к о в (простирая руки над головой Вукола). Заклинаю вас будьте!

В у к о л (усмехнулся, пьёт чай). Да, С а м о к в а с о в... заблудился он... Офицер, командовал ротой, необходимо было помочь сестре, пошёл служить в полицию... В девятьсот пятом году бросил эту службу, говорит - противно стало. А теперь вот жалеет, что бросил...

М а с т а к о в (с интересом). Жалеет?

В у к о л. Видимо. Очень много говорит о своей глупости... Идёт он.

С а м о к в а с о в (в тужурке военного покроя, офицерской фуражке, высоких сапогах. На плече перепелиная сеть, в руках клетка в холщовом чехле. Раскланялся с Мастаковым). Добрый вечер! Отличное время выбрали мы с тобой, землемер. Газеты читал?

В у к о л. Я же не люблю их.

С а м о к в а с о в. Победи. И я не люблю, а отравляюсь ими ежедневно...

В у к о л. Ну, тебя немцы беспокоят, а меня - никто! В немцев я не верю, в японцев тоже...

М а с т а к о в (очень любезно). Вы хотите чаю? Саша!

(Саша молча уходит в дом.)

С а м о к в а с о в. Благодарю! Вы тоже международной политикой не интересуетесь?

М а с т а к о в (улыбаясь). Я? Нет. О ней пишут сквернейшим языком.

В у к о л. И всегда - прозой. (Мастакову, указывая на Самоквасова.) Он очень боится немцев, японцев и, кажется, женщин. Ты ведь и женщин боишься, Мирон, а?

С а м о к в а с о в. Я не боюсь, а... мне думается, что шутить не время... Нам, русским, пора бы посмотреть серьёзно на наше положение в Европе... (Несколько возбуждаясь.) Никогда ещё Россия не стояла в такой безнадёжной, в такой опасной позиции... И мне странно слышать, что вы, литератор, вы, так сказать, духовная охрана страны... (Мастаков, улыбаясь, смотрит, склонив голову набок, в лицо ему, - это смущает и несколько раздражает Самоквасова.) Вы должны знать все беды, грозящие родине вашей...

М а с т а к о в (улыбаясь Вуколу). Вот ещё долг мой - видите?

С а м о к в а с о в (горячо). Можно ли шутить, когда из нас снова хотят сделать заслон против монголов? Европа прикрывается нами с востока, а когда мы окончательно истощим силы в борьбе с жёлтой расой, Германия отнимет у нас Польшу, Прибалтийский край, выйдет через Балканы в Эгейское море...

В у к о л. Захватит Марс, Венеру, Полярную звезду...

С а м о к в а с о в. Если бы ты