несомненно.

— Не лжет, — согласилась Наташа. — Я в известном смысле совершенно доверяю ему. Юс один по глупости может воображать, что это…

— Да и Юс так себе городит. Нет, Дидим правду говорил: не с того полета. Наконец, где сейчас риск? Мы еще детей с ним не крестили… А надо, конечно, толком будет разузнать. Да не в этом дело.

— Не в этом, — опять согласилась Наташа. — Но и не в том же, что он сам… ну, неприятен, что ли? Нельзя же из-за этого быть несправедливым. Он очень значительный.

— И, ей-Богу, прав, — задумчиво сказал Михаил. — Имей я возможность — и я бы с этими архиереями потаскался и к иеромонаху Лаврентию бы съездил. Все это знать нужно. Мы здесь как слепые.

— Пойдем спать, Михаил. Успеем еще, поглядим. А Мета как?

— Да она, ты знаешь, порох. Наташа, милая, люди найдутся, я вижу теперь. И не в Сменцеве дело, черт с ним. В деле дело…

Задумался, потом прибавил тихо, как бы про себя:

— Люди плохи, да дело не плохо. Эти не годны, другие будут.

И встал.

— Спокойной ночи, милая. Господь с тобой.




Глава двадцать девятая

ДВА МОНАРХА


— А я летала! — с восторгом встретила Мета Михаила, когда он, зайдя к Ригелю, увидел ее там.

— Как летали?

— Да вчера, поехали мы на поле это, как его? Роман Иванович, Володенька, я. Летают. Поднимется, поднимется и летал. Там русский тоже один. Предлагает мне. Ну, я, конечно. Многие женщины с ума посходили там, наверху. А я — что ж. Сейчас одели меня, шапку меховую, и другое. Держаться крепче. Побежало, побежало, застукало, — ах, ты ж, Господи! На ветру не чудю, а уж поле-то под нами вон где. Духу нет, режет, потом качнет — и в сторону, и опять. Ах, Боже ж, до чего хорошо. Приехали, не слезываю: все бы так летала, летала.

И она улыбалась детски-восторженно. Но вдруг детская радость сбежала с лица, оно стало серьезно и печально.

— Да это ладно уж, подите, я письма получила, — отозвалась она в сторону Михаила. — Вот, отдам вам, от Маруси, от Раички. Летать — ладно, а что им ответить? Ведь как это, Исаше говорила, свои дела — дела, а их-то, значит, забыли? Кругом забыли. И не стану я тут жить, стыдно жить, когда только вырвусь! Приехал человек, и тоже руками разводит. Только болтанье, болтанье, а на работу нет.

— Да вы не волнуйтесь, Мета, — со строгостью сказал Михаил. — Кого браните? Не нравится — делайте что знаете. Сменцев зовет вас к себе на работу — ну, и отправляйтесь.

Мета притихла и жалобными глазами посмотрела на него. Детская невинность этого взора больно уколола Михаила. Напрасно он обидел ее. Она права — и не права, но обижать нельзя, нельзя, а он и сейчас обидел, и…

Все последние дни подготовлял он страшную обиду ей, — таким, как она, — и себе: обиду обмана, обольщения «малых». Мара это все была, со Сменцевым. Он обольщал, заманивал — и Михаил поддался. Так нельзя. «Новые основы» — а сразу старым обманом пахнет.

Со вчерашнего вечера началось это у Михаила.

Постоянно видались с Романом Ивановичем, и у Меты, и у Ригеля, и по Парижу бродили. Всякие шли разговоры. Наташа заинтересовалась; не отстает. Володька спорит, но тоже слушает. Очень уж хорошо умеет Сменцев с каждым его языком говорить.

А вчера Михаил вечером был у Сменцева, в маленькой комнатке скромного пансиона. Говорили вдвоем. И Михаил помнит, как случайно, вскользь, с кривой усмешкой в усы Роман Иванович заметил:

— Сегодня у нас свидание двух императоров. Или, по крайней мере, совещание полководцев. Войска маловато, да ничего, солдаты, коли постараться, будут