песни:

Я, мальчишечка, башка,
Не хожу без камушка,
Меня в Сибири дожидают,
Шьют рубаху из мешка.

— Ну и глупые песни, нескладные, глупые, гадкие, — обиженно шептала Габриэль, не смея почему-то сказать этого громко.

Роман Иванович предложил идти домой в обход. Предложил очень решительно. Поздно, солнце уже закатилось, да ему и некогда.

— Право, ничего здесь достойного ваших наблюдений не увидите, — сказал он Звягинцеву со своей чуть презрительной улыбочкой. — Лучше я вас полями к дому проведу.

Собрались повернуть. Но откуда-то сразу, из-под спуска вероятно, на дорогу вынырнула кучка сильно пьяных мужиков, бородатых, уже не парней. Они шли по дороге вразброд, покачиваясь, и потому их казалось очень много. В золотистом вечернем свете, на зелено-золотистом поле, вырезывались они четко и темно. Что-то орали, но, подойдя вплотную, замолкли и приостановились.

Вдруг один, вглядевшись, со стремительностью, с нежданной порывностью кинулся в пыль, прямо в ноги Сменцеву. Размашисто перекрестившись, нырнул головой к земле и глухо завопил:

— Прости!

Звягинцев растерянно пятился к канавке, Габриэль цеплялась за него. Литта с любопытством глядела на Сменцева.

— Прости!

— Бог простит, — сказал Роман Иванович равнодушно и ясно.

Мужик поднял голову и, все еще стоя на коленях, опять перекрестился на Сменцева с умилением, как на икону.

— И Бог, и ты прости!

— И я прощу, — так же ровно отозвался Роман Иванович, не двигаясь.

Мужик с усилием поднялся на ноги.

— Ну то-то же. Слышали, ребята? Простил.

— Слышали, чего. Он простит. Встрелся, значит, к часу тебе, — нелепо гудели мужики.

— Душа-то одна, — совсем неожиданно заключил прощенный, ударил себя для чего-то по бокам, и все они гурьбой двинулись дальше.

Звягинцев и Габриэль были уже на боковой дорожке. Литта немного устала. Ее догнал Роман Иванович.

— Испугал вас Федор-кузнец, Юлитта Николаевна?

Она отрицательно качнула головой.

— Богомольный человек, о душе все думает, ну и пьяница здоровый, — продолжал Сменцев.

Литта подняла глаза и сказала со злой насмешливостью:

— Чего богомольнее! На вас крестится.

Но Сменцев точно не заметил насмешки.

— С пьяного что ж спрашивать? — произнес он спокойно и тотчас же прибавил, немного тише:

— Я завтра уезжаю, Юлитта Николаевна.

Она ничего не сказала.

— Вернусь через несколько дней, может быть, через неделю. Извиняюсь, что гостью мою здесь вам подкидываю. Да я уж говорил Алексею.

— Вы не с ней уезжаете, значит?

— Боже меня сохрани. Я ее не звал, за ее фантазии не отвечаю, да вы и сами видите, что с ней серьезных дел иметь нельзя. Останется здесь, так вы… если будете разговаривать…

— Что — я? — резко обернулась к нему Литта. — Что вы меня предупреждаете? Я не знаю ни ее, ни ваших дел, да, по правде сказать, и не желаю в них входить.

Она ускорила шаги, догоняя Звягинцева и Габриэль.

— Какая вы вспыльчивая, — говорил между тем Сменцев тихо, наклонившись к ней. — Рассудите, — увидите, что сердиться не на что. А я приеду, тогда как следует еще поговорим.

Добрели до дома уже почти ночью, в молчании. Даже Звягинцев как-то осел и сник. Ботинки, что ли, ноги натерли.

У самого крыльца Габриэль неловко отстала и обернулась к Сменцеву:

— Так, значит, мне здесь быть, Роман Иванович?

И тотчас же почувствовала, что опять провинилась, нечего переспрашивать раз сказанное. Залепетала, путаясь:

— Я понимаю, верно, письмо это… по письму… заставляет вас…

— Письма, вами