Хованский. Но Звягинцеву загорелось идти.

— Роман Иванович, да пойдемте тоже с нами. Хозяин мне барышень не доверяет.

— Пожалуй, пойдемте, — сказал Сменцев. — Мало удовольствия получите. Далеко, и дорога пыльная. А дикари… как вы называете, — что их наблюдениями тревожить, они веселятся. Пойдемте, впрочем.

И он вышел за фуражкой.




Глава седьмая

МУЖИЧИЙ БАЛ


Дорога, точно, пыльная. В дождь тут грязь по щиколотку. Народ попадался редко. Только за полуразваленным черным мостом, ближе к деревне, подвывающие тоны гармоники стали явственнее.

— Ах, что это они играют? Что поют? Это они в деревне, значит? Может, хороводы водят? — волновалась легкомысленная Габриэль.

— Хороводов нет. Советую вам успокоиться, — оборвал ее Сменцев, впрочем, не резко.

Встретилась пожилая баба с девчонкой. Спешливо месила пыль босыми ногами, сапоги, громадные, тащила в руках. Подоткнула подол «хорошего» платья.

— Ты с праздника, Авдотья? — спросил ее Роман Иванович, когда она ему низко, «в особину», поклонилась. — С гостинцами?

Баба тотчас же радостно рассыпалась подробными, малопонятными для всех, кроме Сменцева, рассказами, торопливо стала развертывать смятый платок.

— Пирожка несу. Пирожка не отведаете ли? Пирог-то хороший, с ягодами.

Звягинцев и барышни не знали, как будет тактичнее: отказаться или взять у бабы кусок белой, толстой непропеченной булки, из которой, в разломе, торчали две бледные изюмины.

— Спасибо, Авдотьюшка, мы сыты, спасибо, — сказал Сменцев. — Неси гостинцы-то, дома, чай, рты найдутся. Да поторапливайся до ночи, путь не близкий.

Баба весело завернула опять свой пирог, распрощалась, накланявшись, и ушла.

— Боже мой! — взвизгнула вдруг Габриэль. — Боже мой! Мертвый!

В сухой канаве около дороги, под кустарником, лежал вверх пузом матерый мужик. Борода с проседью, а лицо багровое, в фиолетовый цвет даже ударяло.

Над мертвецом наклонились.

— Он дышит, — сказал Звягинцев. — Я боюсь, что это просто пьяный.

Сменцев нетерпеливо засмеялся.

— Да и бояться нечего, напился и спит, ведь ясно же. Оставьте его. Не беспокойте.

Пошли. Габриэль вздыхала.

— Какой ужас! А я думала — убитый…

Куча девок в ярких кофтах, сшитых чуть не «по-модному», показалась на краю дороги. Девки по временам однообразно визжали какую-то песню, замолкая враз. Три парня шли за ними, шли не очень твердо, и тоже тянули свое. Один подыгрывал на гармонике.

Остановились. Девки расселись на пригорке, за канавой.

— Что это они поют? — заинтересовался Звягинцев. — Подойдем — перестанут, жаль.

Но веселые поселяне, видимо, не смущались. Частили себе свое и, кажется, одно и то же. Вот и слова уж можно разобрать:

Ты, сударушка, ништо,
Меня били ни за што,
Меня били не гораз,
В леву щеку восемь раз…

— Ах ты, Господи, — простонала Габриэль, — ах, что они поют, что поют!..

А песня весело продолжалась:

Меня били, колотили
В три кнута, четыре гири…

И еще веселее подстегивала ее скрипучая икота гармоники.

— Роману Ивановичу наше с кисточкой! — заорал один из парней, когда компания господ, невольно ускоряя шаги, проходила мимо. — А мы, значит, гуляем. По-хорошему нынче гуляем, не то чтобы что. По всей деликатности.

Проходил я верхом, низом,
У милашки дом с карнизом…

Другой парень, с гармоникой, подхватил и, кажется, некстати:

Я под лесенкой лежал,
Кверху ножичек держал…

Господа уже отошли, а все за ними неслась, прискакивая на тот же лад, гармоника и слова последней