знание, зачем наука и искусство… зачем правда общественная…?». Идя дальше, он доказывает, почему такое православие (т. е. реальное, современное), отрицающее «мир и все дела его» вплоть до государства, — на практике признает, и не может не признавать одну из его форм, — «православную монархию» (самодержавие).

«Нельзя долее терпеть, чтобы церковь оставалась бездвиж-ной и по существу оторванной от мира», — говорит Бердяев и приходит к необходимости «создания нового церковного организма».

Столь же пряма и отповедь еп. Вениамина. Бердяевскую постановку вопроса он называет «нехристианской и греховной».

Его утверждения как раз обратны: «На первом месте всегда — «я», мои интересы, мое спасенье…» «я сам, моя душа, идея святого эгоизма. А на втором — моя семья, жена, дети, близкие…» (но не «общественность»). «Единственный правильный путь… в преследовании единственной цели — личного спасения…».

Спор, казалось бы, очень серьезный: не утверждает ли высокочтимый иерарх «святость» того, что сын церкви назвал «отвратительным»? По отчету Зандера не видно, как реагировала на столкновение «молодая» аудитория, и реагировала ли вообще; но мы знаем, что пр. Булгаков поспешил выступить с примирительной речью: все, мол, хорошо в свое время; хорошо личное спасенье, хороша и деятельность… А православная церковь всех собою объединяет…

Да, всех; не потому ли так безгранична и «свобода» для находящихся в ее лоне? Ведь это, главным образом, свобода — «богословствования». Пр. Булгаков подчеркнул, что не в примере католичеству и протестантству, «мы имеем в Православии не столько богословие, сколько богословствование», т. е. разговорный процесс, ничего по существу не меняющий, следовательно, вполне безопасный.

С этой точки зрения пр. Булгаков, вероятно, взглянул и на аржеронское столкновение. Нельзя сказать, чтобы он не имел к тому оснований. Острый спор, который «Путь» еще заостряет, действительно, похож на… безобидное, отвлеченное «богословствование».

Что же случилось? Когда и почему превратился в тему для словесных упражнений вопрос такой важности? В 1901 г., чуть ли не на первом религиозно-философском собрании, один видный православный деятель сказал, что от решения этого вопроса зависит столько же судьба русской церкви, сколько судьба русской интеллигенции: пути той и другой были парал-лельными, и очень могут остаться параллельными.

Не будем себя обманывать: они такими и остаются. Сдвиг в Русской интеллигенции, — я говорю о «вдвиге» большой ее ча-В Церковь, — произошел; но благодаря ли каким-нибудь

изменениям в «церковном организме»? Не благодаря ли, главным образом, силе реальных событий, исключительных исторических потрясений? Тут нет никакого начала «оцерковления» или «оправославления» мира, о котором мечтает Бердяев и которое предполагало бы не только движение «мира» к церкви, но и церкви к «миру». А этого не было, что пр. Булгаков с необыкновенной точностью нам подтверждает: «О каком движении может идти речь?.. Конечно, о движении к Церкви… [12 - Везде курсив автора.] Движение предполагает как цель нечто неподвижное (sic!) и безусловное, и таковое есть Церковь…». Мы очень благодарны за эту точность в устах одного из «путейцев», очевидно, не вполне примыкающего к бердяевскому «левому» толку.

Но, может быть, начало «оцерковления мира» есть в этих возникающих повсюду «кружках», «студенческих братствах», в современном влечении к церкви нашей зарубежной молодежи? Каково ее отношение к вопросу «о церкви и мире», волнующему рел. —