многого не поняла. Ей бы хотелось угадать и расспросить. А покамест она смотрела так серьезно, даже гордо. Она тоже догадывалась, что многое изменилось.
Мы остались одни. Наташа взяла меня за руку и несколько времени молчала, как будто ища, что сказать.
-- Устала я! -- проговорила она наконец слабым голосом. -- Слушай: ведь ты пойдешь завтра к нашим?
-- Непременно.
-- Маменьке скажи, а ему не говори.
-- Да я ведь и без того никогда об тебе с ним не говорю.
-- То-то; он и без того узнает. А ты замечай, что он скажет? Как примет? Господи, Ваня! Что, неужели ж он в самом деле проклянет меня за этот брак? Нет, не может быть!
-- Всё должен уладить князь, -- подхватил я поспешно. -- Он должен непременно с ним помириться, а тогда и всё уладится.
-- О боже мой! Если б! Если б! -- с мольбою вскричала она.
-- Не беспокойся, Наташа, всё уладится. На то идет. Она пристально поглядела на меня.
-- Ваня! Что ты думаешь о князе?
-- Если он говорил искренно, то, по-моему, он человек вполне благородный.
-- Если он говорил искренно? Что это значит? Да разве он мог говорить неискренно?
-- И мне тоже кажется, -- отвечал я. "Стало быть, у ней мелькает какая-то мысль, -- подумал я про себя. -- Странно!"
-- Ты всё смотрел на него... так пристально...
-- Да, он немного странен; мне показалось.
-- И мне тоже. Он как-то всё так говорит... Устала я, голубчик. Знаешь что? Ступай и ты домой. А завтра приходи ко мне как можно пораньше от них. Да слушай еще: это не обидно было, когда я сказала ему, что хочу поскорее полюбить его?
-- Нет... почему ж обидно?
-- И... не глупо? То есть ведь это значило, что покамест я еще не люблю его.
-- Напротив, это было прекрасно, наивно, быстро. Ты так хороша была в эту минуту! Глуп будет он, если не поймет этого с своей великосветскостью.
-- Ты как будто на него сердишься, Ваня? А какая, однако ж, я дурная, мнительная и какая тщеславная! Не смейся; я ведь перед тобой ничего не скрываю. Ах, Ваня, друг ты мой дорогой! Вот если я буду опять несчастна, если опять горе придет, ведь уж ты, верно, будешь здесь подле меня; один, может быть, и будешь! Чем заслужу я тебе за всё! Не проклинай меня никогда, Ваня!..
Воротясь домой, я тотчас же разделся и лег спать. В комнате у меня было сыро и темно, как в погребе. Много странных мыслей и ощущений бродило во мне, и я еще долго не мог заснуть.
Но как, должно быть, смеялся в эту минуту один человек, засыпая в комфортной своей постели, -- если, впрочем, он еще удостоил усмехнуться над нами! Должно быть, не удостоил!


Глава III

На другое утро часов в десять, когда я выходил из квартиры, торопясь на Васильевский остров к Ихменевым, чтоб пройти от них поскорее к Наташе, я вдруг столкнулся в дверях со вчерашней посетительницей моей, внучкой Смита. Она входила ко мне. Не знаю почему, но, помню, я ей очень обрадовался. Вчера я еще и разглядеть не успел ее, и днем она еще более удивила меня. Да и трудно было встретить более странное, более оригинальное существо, по крайней мере по наружности. Маленькая, с сверкающими, черными, какими-то нерусскими глазами, с густейшими черными всклоченными волосами и с загадочным, немым и упорным взглядом, она могла остановить внимание даже всякого прохожего на улице. Особенно поражал ее взгляд: в нем сверкал ум, а вместе с тем и какая-то инквизиторская недоверчивость и даже подозрительность. Ветхое и грязное ее платьице при дневном свете еще больше вчерашнего походило на