привешена только что сшитая ладонка.
-- Носи на здоровье! -- прибавила она, надевая крест и крестя дочь, -- когда-то я тебя каждую ночь так крестила на сон грядущий, молитву читала, а ты за мной причитывала. А теперь ты не та стала, и не дает тебе господь спокойного духа. Ах, Наташа, Наташа! Не помогают тебе и молитвы мои материнские! -- И старушка заплакала.
Наташа молча поцеловала ее руку и ступила шаг к дверям; но вдруг быстро воротилась назад и подошла к отцу. Грудь ее глубоко волновалась.
-- Папенька! Перекрестите и вы... свою дочь, -- проговорила она задыхающимся голосом и опустилась перед ним на колени.
Мы все стояли в смущении от неожиданного, слишком торжественного ее поступка. Несколько мгновений отец смотрел на нее, совсем потерявшись.
-- Наташенька, деточка моя, дочка моя, милочка, что с тобою! -- вскричал он наконец, и слезы градом хлынули из глаз его. -- Отчего ты тоскуешь? Отчего плачешь и день и ночь? Ведь я всё вижу; я ночей не сплю, встаю и слушаю у твоей комнаты!.. Скажи мне всё, Наташа, откройся мне во всем, старику, и мы...
Он не договорил, поднял ее и крепко обнял. Она судорожно прижалась к его груди и скрыла на его плече свою голову.
-- Ничего, ничего, это так... я нездорова... -- твердила она, задыхаясь от внутренних, подавленных слез.
-- Да благословит же тебя бог, как я благословляю тебя, дитя мое милое, бесценное дитя! -- сказал отец. -- Да пошлет он тебе навсегда мир души и оградит тебя от всякого горя. Помолись богу, друг мой, чтоб грешная молитва моя дошла до него.
-- И мое, и мое благословение над тобою! -- прибавила старушка, заливаясь слезами.
-- Прощайте! -- прошептала Наташа.
У дверей она остановилась, еще раз взглянула на них, хотела было еще что-то сказать, но не могла и быстро вышла из комнаты. Я бросился вслед за нею, предчувствуя недоброе.


Глава VIII

Она шла молча, скоро, потупив голову и не смотря на меня. Но, пройдя улицу и ступив на набережную, вдруг остановилась и схватила меня за руку.
-- Душно! -- прошептала она, -- сердце теснит... душно!
-- Воротись, Наташа! -- вскричал я в испуге.
-- Неужели ж ты не видишь, Ваня, что я вышла совсем, ушла от них и никогда не возвращусь назад? -- сказала она, с невыразимой тоской смотря на меня.
Сердце упало во мне. Всё это я предчувствовал, еще идя к ним; всё это уже представлялось мне, как в тумане, еще, может быть, задолго до этого дня; но теперь слова ее поразили меня как громом.
Мы печально шли по набережной. Я не мог говорить; я соображал, размышлял и потерялся совершенно. Голова у меня закружилась. Мне казалось это так безобразно, так невозможно!
-- Ты винишь меня, Ваня? -- сказала она наконец.
-- Нет, но... но я не верю; этого быть не может!.. -- отвечал я, не помня, что говорю.
-- Нет, Ваня, это уж есть! Я ушла от них и не знаю, что с ними будет... не знаю, что будет и со мною!
-- Ты к нему, Наташа? Да?
-- Да!-отвечала она.
-- Но это невозможно! -- вскричал я в исступлении, -- знаешь ли, что это невозможно, Наташа, бедная ты моя!
Ведь это безумие. Ведь ты их убьешь и себя погубишь! Знаешь ли ты это, Наташа?
-- Знаю; но что же мне делать, не моя воля, -- сказала она, и в словах ее слышалось столько отчаяния, как будто она шла на смертную казнь.
-- Воротись, воротись, пока не поздно, -- умолял я ее, и тем горячее, тем настойчивее умолял, чем больше сам сознавал всю бесполезность моих увещаний и всю нелепость их в настоящую минуту. --