положение наше. Вы, верно, поняли, что я говорю про вчерашнее... Вы там знакомы дружески, вы следили за всем ходом этого дела: вы имеете влияние... Ужасно жалею, что не могу с вами теперь же... Дела! Но на днях и даже, может быть, скорее я буду иметь удовольствие быть у вас. А теперь...
Он как-то уж слишком крепко пожал мне руку, перемигнулся с Маслобоевым и вышел.
-- Скажи ты мне, ради бога... -- начал было я, входя в комнату.
-- Ровно-таки ничего тебе не скажу, -- перебил Маслобоев; поспешно хватая фуражку и направляясь в переднюю, -- дела! Я, брат, сам бегу, опоздал!..
-- Да ведь ты сам написал, что в двенадцать часов.
-- Что ж такое, что написал? Вчера тебе написал, а сегодня мне написали, да так, что лоб затрещал, -- такие дела! Ждут меня. Прости, Ваня. Всё, что могу предоставить тебе в удовлетворение, это исколотить меня за то, что напрасно тебя потревожил. Если хочешь удовлетвориться, то колоти, но только ради Христа поскорее! Не задержи, дела, ждут...
-- Да зачем мне тебя колотить? Дела, так спеши, у всякого бывает свое непредвиденное. А только...
-- Нет, про только-то уж я скажу, -- перебил он, выскакивая в переднюю и надевая шинель (за ним и я стал одеваться). -- У меня и до тебя дело; очень важное дело, за ним-то я и звал тебя; прямо до тебя касается и до твоих интересов. А так как в одну минуту, теперь, рассказать нельзя, то дай ты, ради бога, слово, что придешь ко мне сегодня ровно в семь часов, ни раньше, ни позже. Буду дома.
-- Сегодня, -- сказал я в нерешимости, -- ну, брат, я сегодня вечером хотел было зайти...
-- Зайди, голубчик, сейчас туда, куда ты хотел вечером зайти, а вечером ко мне. Потому, Ваня, и вообразить не можешь, какие я вещи тебе сообщу.
-- Да изволь, изволь; что бы такое? Признаюсь, ты завлек мое любопытство.
Между тем мы вышли из ворот дома и стояли на тротуаре.
-- Так будешь? -- спросил он настойчиво.
-- Сказал, что буду.
-- Нет, дай честное слово.
-- Фу, какой! Ну, честное слово.
-- Отлично и благородно. Тебе куда?
-- Сюда, -- отвечал я, показывая направо.
-- Ну, а мне сюда, -- сказал он, показывая налево. -- Прощай, Ваня! Помни, семь часов. "Странно", -- подумал я, смотря ему вслед.
Вечером я хотел быть у Наташи. Но так как теперь дал слово Маслобоеву, то и рассудил отправиться к ней сейчас. Я был уверен, что застану у ней Алешу. Действительно, он был там и ужасно обрадовался, когда я вошел.
Он был очень мил, чрезвычайно нежен с Наташей и даже развеселился с моим приходом. Наташа хоть и старалась казаться веселою, но видно было, что через силу.
Лицо ее было больное и бледное; плохо спала ночью. К Алеше она была как-то усиленно ласкова.
Алеша хоть и много говорил, много рассказывал, по-видимому желая развеселить ее и сорвать улыбку с ее невольно складывавшихся не в улыбку губ, но заметно обходил в разговоре Катю и отца. Вероятно, вчерашняя его попытка примирения не удалась.
-- Знаешь что? Ему ужасно хочется уйти от меня, -- шепнула мне наскоро Наташа, когда он вышел на минуту что-то сказать Мавре, -- да и боится. А я сама боюсь ему сказать, чтоб он уходил, потому что он тогда, пожалуй, нарочно не уйдет, а пуще всего боюсь, что он соскучится и за это совсем охладеет ко мне! Как сделать?
-- Боже, в какое положение вы сами себя ставите! И какие вы мнительные, как вы следите друг за другом! Да просто объясниться, ну и кончено. Вот через это-то положение он, может быть, и действительно соскучится.
-- Как же быть?