домой, Маруся легла в постель и спрятала голову под подушку, что она делала всегда, когда была возбуждена. Но не удалось ей успокоиться. В ее комнату вошел Егорушка и начал шагать из угла в угол, стуча и скрипя своими сапогами.

Лицо его было таинственно...

- Чего тебе? - спросила Маруся.

- А-а-а... А я думал, что ты спишь, не хотел беспокоить. Я хочу тебе кое-что сообщить... очень приятное. Калерия Ивановна хочет у нас жить. Я ее упросил.

- Это невозможно! C'est impossible![4] Кого ты просил?

- Отчего же невозможно? Она очень хорошая... Помогать тебе в хозяйстве будет. Мы ее в угольную комнату поместим.

- В угольной maman умерла! Это невозможно!

Маруся задвигалась, затряслась, точно ее укололи. Красные пятна выступили на ее щеках.

- Это невозможно! Ты убьешь меня, Жорж, если заставишь жить с этой женщиной! Голубчик, Жорж, не нужно! Не нужно! Милый мой! Ну, я прошу!

- Ну, чем она тебе не нравится? Не понимаю! Баба как баба... Умная, веселая.

- Я ее не люблю...

- Ну, а я люблю. Я люблю эту женщину и хочу, чтобы она жила со мной!

Маруся заплакала... Ее бледное лицо исказилось отчаянием...

- Я умру, если она будет жить здесь...

Егорушка засвистал что-то себе под нос и, пошагав немного, вышел из Марусиной комнаты. Через минуту он опять вошел.

- Займи мне рубль,- сказал он.

Маруся дала ему рубль. Надо же чем-нибудь смягчить печаль Егорушки, в котором, по ее мнению, происходила теперь ужасная борьба: любовь к Калерии боролась с чувством долга!

Вечером к княжне зашла Калерия.

- За что вы меня не любите? - спросила Калерия, обнимая княжну.- Ведь я несчастная!

Маруся освободилась от ее объятий и сказала:

- Мне не за что вас любить!

Дорого же она заплатила за эту фразу! Калерия, (*85) поместившись через неделю в комнате, в которой умерла maman, нашла нужным, прежде всего, отмстить за эту фразу. Месть выбрала она самую топорную.

- И чего вы так ломаетесь? - спрашивала она княжну за каждым обедом. При такой бедности, как у вас, нужно не ломаться, а добрым людям кланяться. Если б я знала, что у вас такие недостатки, то не пошла бы к вам жить. И зачем я полюбила вашего братца?! прибавила она со вздохом.

Упреки, намеки и улыбки оканчивались хохотом над бедностью Маруси. Егорушке нипочем был этот смех. Он считал себя должным Калерии и смирился. Марусю же отравлял идиотский хохот супруги маркера и содержанки Егорушки.

По целым вечерам просиживала Маруся в кухне и, беспомощная, слабая, нерешительная, проливала слезы на широкие ладони Никифора.

- Бог их накажет! - утешал он ее.- А вы не плачьте. Зимой Маруся еще раз пошла к Топоркову. Когда она вошла к нему в кабинет, он сидел в кресле, по-прежнему красивый и величественный... На этот раз лицо его было сильно утомлено... Глаза мигали, как у человека, которому не дают спать. Он, не глядя на Марусю, указал подбородком на кресло vis-a-vis. Она села.

"У него печаль на лице,- подумала Маруся, глядя на него.- Он, должно быть, очень несчастлив со своей купчихой!"

Минуту просидели они молча. О, с каким наслаждением она пожаловалась бы ему на свою жизнь! Она поведала бы ему такое, чего он не мог бы вычитать ни из одной книги с французскими и немецкими надписями.

- Кашель,- прошептала она. Доктор мельком взглянул на нее.

- Гм... Лихорадка?

- Да, по вечерам...

- Ночью потеете?

- Да...

- Разденьтесь...

- То есть как?..

Топорков нетерпеливым жестом указал себе на грудь. Маруся, краснея, медленно расстегнула на груди